«Голубчик» (18+) — это инсценировка романа Эмиля Ажара, написанная российским драматургом Лизой Булаевой и поставленная Сашей Золотовицким — одним из младших членов большой актёрско-режиссёрской династии.
Сюжет стародомовского «Голубчика» — ровесник мультфильмов о Чебурашке и в некотором смысле его эквивалент для взрослых. Та же концентрированная эстетика 1970-х и зудящая струна одиночества.
Даже колорит предметной среды — яркий, но немного припыленный и линялый, будто блузка на кудрявом гэдээровском манекене в музейной секции «1970-е» — и тот отчетливо похож.
Но если герои Успенского со своим одиночеством справились, построив домик для друзей, то во взрослом мире не всё так просто. Даже при всей его кремпленово-вискозной нарядности. Даже в Париже, который в 70-х еще не растерял своё разудало-кокетливое «О-ля-ля!».
Впрочем, все эти джо-дассены, мимы и багеты — это тогдашний Париж для туристов, для «понаехавших». А Париж для местных — это город, где разбиваются сердца, город серых дождей и серых семиэтажек по прозвищу «османка»* (*это их хрущёвки, только из эпохи Бальзака и Золя).
Как раз в таком, непраздничном Париже живёт главгерой «Голубчика» — работник статистического управления по имени Мишель Кузен, 37 годиков (Тимофей Мамлин).
Фамилия Кузен — «племянник, двоюродный брат» по-нашему — очень-очень говорящая. Но Кузен никому не родственник — нет у него ни дядь, ни тёть. Ни братьев, ни сестёр. Он — абсолютная статистическая единица, рискующая стать нулём (как он сам о себе мрачно шутит).
Шутит Кузен вообще причудливо, говорит много. Развитость речи, эрудитское изобилие цитат и витиеватость деепричастных оборотов — всё это намекает на книжное, «ботанское» детство. И на долгий стаж одиночества — у таких детей оно наступает лет с пяти, когда они становятся странны и непонятны ровесникам и взрослым.
Типажно Мишель Кузен очень похож на другого одинокого горемыку из 1970-х — на товарища Новосельцева. Тоже работник статуправления. В таких же нелепых очках и усах. Но у того хотя бы дети были. Отмороженные, конечно. Но какая-никакая родня.
У Мишеля Кузена вместо детей удав Голубчик, купленный в турпоездке по Африке. Точнее, удав у него вместо всего. На сцене «Старого дома» рептилию изображает Лилия Мусина — стильная девушка в кожаном костюме шоколадного цвета и непроницаемо черных очках (метафора равнодушного змеиного взгляда). Так, видимо, удав конвертирован в изнуренном одиночеством воображении Мишеля. Но скажу вам как бывший юннат: гендер змеи неспециалисту вообще определить невозможно. Ну, пополз — значит, самец. А если поползла — то самочка. Вот, как-то так.
К слову, в романе-оригинале имя у удава — не существительное, а часть самобытной глагольной конструкции «faire gros-câlin». На русский она переводится условно — «детским» диалектом русского — «жмякать, тетешкать, бусить». Fais-mois gros-câlin — это на французском малышовом что-то вроде «Побусь меня». Так что, удава могли бы звать Буся или Буська — ещё мимимишнее и ребячливее. Но Голубчик — тоже хорошо.
Ещё у Кузена есть два воображаемых друга — два героя французского Сопротивления, отчетливо мёртвых. Это как если бы россиянин взял в приятели Валю Котика, Зину Портнову и Машу Мельникайте. Друзья живут в виде фотографий на стенах, иногда гримасничают, но на жизнь Кузена не влияют ни в какую сторону.
Ещё у Кузена есть невеста — сексапильная барышня мадмуазель Дрейфус, визуальный апофеоз моды 1970-х, яркая, как обложка журнала «Божур». Правда, сама она не знает, о том, что невеста. Статус этот ей пожалован заочно и авансом: Кузен ездит с ней в лифте. И статус лифтовой попутчицы считает первым шагом к большой и вечной любви. Играет девушку из лифта всё та же Лилия Мусина — которая удав Голубчик.
Тут зритель начинает кое о чём догадываться…
Да и вы, дорогой читатель, уже догадались, наверное, что Мишель Кузен — фрик и посмешище для окружающих. Примерно как Джокер от Хоакина Феникса. Но в том неудачнике из Готэма зрела и варилась ненависть. А в этом, парижском, булькает любовь и нежность. Желание любить хоть кого-то. Хоть удава. Мужчина, куда вам надо? Ну, к удавам, так к удавам…
Мир спектакля «Голубчик» населён не густо, но ярко. Здешнюю демографию составляют граждане, в чьих образах практически музейная конкретика моды 70-х сочетается с карикатурным гротеском. Анастасия Белинская, Арсений Чудецкий, Сергей Маштаков, Виталий Саянок, Данила Кобышев — многие играют по несколько ролей, быстро преображаясь в разные парижские типажи 1970-х — бурлескные и не очень, но все с этакой чудовинкой. Мужчины, кстати, практически все в усах щёточкой — словно состав группы Village People или манекенщики из журнала «Ригас модес» за 1974-й. И даже некоторые девушки из числа безымянных рабочих тоже в усах. Вот такой тотальный стиль, беспощадное ретро.
По большому счету, по усреднённом уровню фриковатости они почти равны самому Кузену. Но у них нет удава. И это решает.
Одни знакомые пытаются Кузена образумить, другие его третируют, третьи пытаются завязать с ним дружбу.
Но все три типа контактов мимо — Кузен к ним безответен, он живет в своем канареечном гнёздышке, ожидая только идеальной любви и дружбы. А вокруг — какая-то неидеальная, корявая какая-то…
Насмотренный зритель тут же вспомнит недавнюю «СкаССку» (18+) от Хармса — предыдущую яркую премьеру «Старого дома». Они ставились практически параллельно. Но у абсурда Эмиля Ажара другая биология.
Он эмоционально повзрослел на Второй мировой войне. Войны вообще наотмашь вытирают сопли и стимулируют возмужание. А Даниил Хармс так и остался жестоким ребёнком, ломающим кукольные домики — эмоциональную школу войны он пройти не успел, ибо запорол учебный курс в первой четверти.
Как известно, Родина обратила на Хармса свои строгие серые глаза, когда он радостно и вслух начал ждать немцев в Ленинграде. Впрочем, Хармс не был «ждуном» современного, украинского образца. Он ждал не фашистов, а воображаемых, идеальных немцев из своего счастливого детства. Дело в том, что Даня Ювачёв среднее образование получал в ПетерШуле — в немецкоязычной школе для детей петербургских лютеран — немцев, шведов и датчан. И для него Германия так и осталась рождественской грёзой — марципановые пряники, механические игрушки, книжки комиксов Буша.
В общем, абсурд Хармса яростнее и цветистее, но инфантильнее. Абсурд Ажара — эмпатичнее. Он своих героев любит. Любит без подвоха.
К слову, у Мишеля Кузена, переполненного любовью, как упаковочный полиэтиленовый мишка башкирским мёдом, практические навыки любви не очень хороши. Он больше по теории. Попасть под любовь Кузена — такое себе счастье. Тот же удав не даст соврать.
Удавов, как известно, надо кормить живым кормом. Только живым. На эту роль Кузен прикупил в зоомагазине белую мышку. Но проникся и к ней любовью. Назван Блондиной и поселил в коробочке на полке книжного шкафа. В картонной коробке без света — ну, молодец какой!!! Кормить удава мышью, которая личность — фи, как жестоко! Ну, Кузен и не смог.
Так они и жили, бедолаги: удав — тотально голодным, мышь — в тёмной коробке, Мишель Кузен — в умилении. Ну милота же! Ня! Кавай!
Так бы и сдох удав в квартире доброго очкастого парижанина, не подкинь судьба тому нервное потрясение. Невеста из лифта оказалась полна обескураживающих тайн. Работу в статуправлении она совмещала с другой. Нет, не сборщицей в службе доставки она подрабатывала. Не было тогда «Купера» и «Яндекс-еды». Сказано же — с другой совмещала! С вечерней. Ну, вы поняли…
Не в силах пережить это откровение, Мишель Кузен впал в депрессию, сдал удава в зоопарк (на счастье для того). А удав, обживаясь на новом месте, тут же обвил дерево в вольере. Точно так же, как обвивал астеничное тельце Кузена. И понял тогда Мишель Кузен, что для удава он всё это время был неотличим от дерева. И что любовь Голубчика к нему — наивная фантазия человека, незнакомого даже с азами зоологии.
Удавы вообще никого не любят — этим они радикально отличаются от кошек, собак и даже от белых мышей (мыши в пьесе повезло меньше, но спойлеров не будет).
От вала неприятных открытий Кузен тронулся умом и сам ощутил себя удавом Голубчиком. В этой ипостаси он и переехал в дом скорби. Где некоторое время презентовал себя как удава. И даже попытался проглотить котёнка. Но человеческий рот не того калибра, да и котёнок деятельно возразил. Короче, быть удавом Кузену в итоге разонравилось. И он, худо-бедно вылечившись, вернулся к прежней жизни. Под прикипевшим прозвищем Голубчик. Оказывается, его так давно звал весь район. И в итоге у Кузена случается акт общественного признания — такой же странно-нелепый, как он сам: его избирает в вожди и полномочные представители сообщество одиноких парижан. Тех самых сограждан, что весь спектакль были вокруг него, в безответности и в игноре, затенённые любимкой-удавом.
Кончается это апофеозом, опять напоминающим «Джокер» с Хоакином Фениксом. Но до готемского кровавого хаоса ещё далеко. Париж 1970-х ещё верил в лучшее. Ещё не остыли наивно-хулиганские иллюзии 1968-го, «детей цветов» уже приручила коммерческая мода, а на горизонте маячили ещё более пьянящие 80-е – неоновые, пестрые, мерцающе стробоскопами и диско-шарами. Окончательный финал — чисто визуалистское пиршество. Будто принт с синтетической рубахи с большим острым воротником: на сцене воцаряется лес тропических растений в духе картин Таможенника Руссо, а сквозь эти заросли крадётся викторианский охотник, словно одолженный в «Джуманджи» (Александр Шарафутдинов). С усами, разумеется! Там все с усами…
Ранее редакция сообщала о том, что новосибирский театр «Тринадцатый трамвай» обновил своё имя и концепцию.
Также стала известна новая стоимость индивидуального пенсионного коэффициента
Вопрос о необходимости их создания в регионах страны подняло правительство РФ.
В предыдущие два года эти фрукты к новогодним праздникам сильно дорожали
Их родители решили, что нужно серьезнее готовиться к тестированию по русскому языку
Большинству жителей региона предстоит поработать только 29 и 30 числа
Она может начаться уже весной следующего года