«Мастер-класс» легендарной Марии Каллас показал новосибирский театр

Голос — это я!

Самый лучший подарок на юбилей Художник делает себе сам. В театре «Глобус» сразу два юбиляра. Ведущий актер труппы Илья Паньков поставил на родной сцене чисто актерский спектакль (16+) — «Мастер класс», отдав бенефисную роль ведущей актрисе труппы Светлане Галкиной. Они — соавторы, сотворившие чудо, коим стал противоречивый, но цельный образ легендарной гречанки Марии Каллас, равных которой не было на оперных подмостках ХХ века.

Она владела диапазоном в три октавы, соединила оперное искусство с системой Станиславского, покорила толпы поклонников. Но была несчастлива в любви, потеряла голос, бесславно сошла со сцены, умерла в одиночестве. В отечественном театре Марию Каллас играли Екатерина Васильева, а в недавнее время — Людмила Максакова и Сати Спивакова. Пьеса Терренса Мак-Нелли «Мастер-класс» популярна на Бродвее, а чилийский режиссер Пабло Ларраин пошел своим путем. По сценарию Стивена Найта он снял байопик «Мария» с Анджелиной Джоли; премьера состоялась в августе 2024 года на Венецианском кинофестивале.

Голливудская дива там похожа на красивую мраморную статую, меланхолия имя ее. Греческий темперамент подавлен, видимо, стероидами, которые она принимает горстями. Полюбоваться — и забыть, чтобы окунуться в бурлящие волны местного моря, чьи глубоководные течения закручивают воронкой и уносят к неведомым берегам.

Гречанка, истинная гречанка выходит на публику, с видом покорительницы миров и морей смотрит в зал. Царственным жестом снимает перчатки, шляпу, палантин. Ей всё жарче становится в аудитории, кровь кипит от одной только мысли про искусство,  флешбеки сейчас захватят ее и унесут на подмостки Ла Скала. Там осталась ее жизнь. Здесь — всего лишь мастер-класс.

И темперамент, и походка, и жесты, и тембр голоса принадлежат не актрисе Светлане Галкиной, а ее героине. Низкий голос растягивается в гласных, закругляется в окончаниях слогов и словно присыпан прибрежным песочком. В ариях он сначала тихо плещется у кромки воды и вдруг взлетает до штормового предупреждения. Актриса, как и ее партнеры, поет без фонограммы, которую заменили уроки вокала Ольги Осиповой. Драматург предполагал на роли учеников оперный молодняк, но синтетическим актерам «Глобуса» под силу задачи повышенной сложности.

А Мария Каллас ставит перед учениками задачи невообразимые: драматическое раскрытие образа, психологическое проживание роли.  Показывает, как делала это сама, перевоплощается в своих героинь, уносится всем своим существом в прошлое, наполненное главным содержанием жизни — музыкой. Такого же поклонения и преклонения перед музыкой требует от своих учеников, не признавая право быть другими, да и не утруждая себя проникновением в их внутренний мир. Собственный внутренний мир интереснее и ценнее.

Только что добивалась бескомпромиссной самоотдачи — и вдруг роется в сумочке, что-то ищет, перетряхивает какие-то шурушки, сооружает на журнальном столике какую-то конструкцию, напрочь забывая про ученицу. Та стоит в недоумении, не в силах соединить услышанное и увиденное. И откровенно не понимает, чего же от нее хотят, хотя силится соответствовать. Беседы примадонны с начинающими вокалистами выливаются, по сути, в монолог о себе, любимой. Они для Марии Каллас — всего лишь расходный материал, пища для ревизии собственного творческого пути.

С тенором Тони она сравнительно добра, да и то потому, что он красавчик, а она любила сражать таких не только голосом. Кокетничает и заигрывает с молодым парнем, что-то нашептывает ему на ухо, прикрывшись веером, — может, вещи интимного порядка, а не профессиональные советы, за которыми он сюда пришел. Но тактильный контакт с примой — величайший бонус для его карьеры. Будет всем хвастаться потом.

А вообще ей в кайф оскорбить, унизить, растоптать. София от волнения несет околесицу и неестественно хохочет, а у Шерон руки трясутся, как в лихорадке, и тушь размазана по лицу. Может быть, эти юные сопрано отражают не столько свой мандраж, сколько саму Марию Каллас, какой она была на пороге славы. А она подсознательно не дает молодым пройти по пути более легкому, чем был у нее. И в этой веселой тирании сказано о гении больше, чем если бы отправной точкой послужила строгая документальность в воплощении реальной Марии Каллас.

То, что подлинный гений прост, как правда, — это миф.  Так-то он душка, мило раскланивается с прохожими, приподнимая шляпу, а с ближними абьюзер и психопат. Театр диагностирует манию величия как болезненное состояние звезды, надломленной крахом блистательной карьеры. «Голос — это я», — произносит Мария Каллас с той же интонацией, что и Людовик ХIV: «Государство — это я». Никто и не возразит; небожителям со своего Олимпа виднее. Они порой забывают, что тоже смертны.

Зевс-громовержец требует то подушечку, то скамеечку, будучи уверенным, что каждый почтет за счастье услужить ему. А пианист, аккомпанирующий ученикам, ни на секунду не теряет самообладания, спокойно выполняя свою работу. За фортепиано — виртуоз Иммануил, чье искусство ничуть не уступает оперному пению. Но он ничего не мнит из себя, он скромен и самодостаточен. Исключения только подтверждают правило.

Козырный прием примадонны — обмануть незамысловатым комплиментом начинающую певицу и тут же, сбив ее улыбку благодарности, пригвоздить: «При ваших ограниченных возможностях…».  Только восстание оскорбленного достоинства, только хлесткая отповедь разгневанной жертвы поставят ее на место. Шерон —  последняя ученица звезды.

 

«Вот и всё», — констатирует Мария Каллас. Всё — это значит всё. В любых смыслах этого слова. В финальном монологе спрессовалась вся боль промелькнувшей жизни, в ускоряющихся ритмах слов и тела уже не разобрать отдельных эпизодов, как вихрь летящих в никуда. Гений на излете, мелко перебирая ногами в лаковых туфельках, пытается удержать равновесие у бездны на краю; ослепительное сияние рампы — последнее, что явилось перед воспаленным взором. Апельсины, о которых Мария мечтала в пору военных лишений, сиротливо раскатились по полу.

Ранее редакция сообщала о том, что новосибирский «Красный факел» переосмыслил «Пигмалион» Бернарда Шоу.